Название: Лестница в небо
Автор: эльф-блядун
Бета: Пани Домна
Размер:мини, 2 077 слов
Пейринг: Торин Дубощит/Бильбо Бэггинс
Категория: слэш
Жанр: драма, модернАУ, реинкарнация, ПОВ Торин
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: «Даже спустя столько десятков лет, я могу до мельчайших подробностей вспомнить тот мир, то путешествие. Скалу, кривой потрескавшейся лестницей уходящую в небо, туманную горную гряду за спиной, а впереди — гордо стоящую гору, одиноко высившуюся над прекрасным краем...»
Примечание/Предупреждения: лучше открывать после прочтения 1. Фанонное имя модерн аушного Бильбо — Уильям.
2. Парень с ноутбуком и книгой — Ори.
Автор: эльф-блядун
Бета: Пани Домна
Размер:мини, 2 077 слов
Пейринг: Торин Дубощит/Бильбо Бэггинс
Категория: слэш
Жанр: драма, модернАУ, реинкарнация, ПОВ Торин
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: «Даже спустя столько десятков лет, я могу до мельчайших подробностей вспомнить тот мир, то путешествие. Скалу, кривой потрескавшейся лестницей уходящую в небо, туманную горную гряду за спиной, а впереди — гордо стоящую гору, одиноко высившуюся над прекрасным краем...»
Примечание/Предупреждения: лучше открывать после прочтения 1. Фанонное имя модерн аушного Бильбо — Уильям.
2. Парень с ноутбуком и книгой — Ори.
Вечерний парк был пуст. Все разбежались по домам, попрятались от такой совершенно английской погоды. Мне же было, по большому счёту, плевать на погоду — меня заботило другое.
Немного не дойдя до ворот, я остановился. Голова вновь взорвалась болью и старыми пожелтевшими картинками. В такие моменты хорошо помогал двадцатипятилетний виски, но его под рукой не было, поэтому пришлось снова окунуться в эти бередящие душу воспоминания. Мои ли, чужие? Кто разберёт.
Даже спустя столько десятков лет, я могу до мельчайших подробностей вспомнить тот мир, то путешествие. Скалу, кривой потрескавшейся лестницей уходящую в небо, туманную горную гряду за спиной, а впереди, через поля и леса, через реки и озёра — гордо стоящую гору, одиноко высившуюся над прекрасным краем. Звери не селились поблизости, а птицы никогда не летали возле неё, и лишь облака нарушали одиночество горы. И небо, высокое небо. Настолько высокое, что глазам больно было смотреть на него. Чистый воздух пьянил не хуже его робких взглядов и счастливых улыбок. Ветер проносился над нами и, слегка ероша его кудрявые волосы, терялся в подлеске. Шелестели кроны деревьев, и перезвон осенних трав был слышен так же чётко, как биение сердца под рукой. Но больше — ни звука.
Мимо пронёсся парень с толстой, потрёпанной книгой в одной руке и ноутбуком в другой. Он шёл быстрым, неровным шагом, по всей видимости, спешил, а потому слегка задел меня локтём и прежде, чем я успел выразить своё недовольство, убежал. Мне только и оставалось, что смотреть ему вслед. Парень был невысок, его рыжие волосы свободно спадали на плечи, несколько косичек колыхались у ушей и, ударяясь о пирсинг, тихо позвякивали. Он не носил пальто, а лишь огромный, линялый рыже-коричневый свитер. Его растянутые рукава сползали на испачканные чернилами пальцы, а ладони прятались в вязаных перчатках с обрезанными пальцами. На матовой крышке ноутбука, который он стискивал правой рукой, поблескивала эмблема надкусанного яблока, и мне в который раз стало не по себе — я в который раз совершенно не понимал, куда движется этот мир, уже давно ставший удавкой.
Странная штука — наша память. Пока я был в том мире, почти не обращал внимания на пейзажи вокруг. Я даже представить себе не мог, что спустя столько лет буду помнить их так отчетливо. Тогда у меня была цель, и некогда было отвлекаться на пейзажи, на спутников, на одного полурослика, смотрящего с такой тоской в глазах. Я должен был дойти до Горы. Я должен был стать Королем Горы.
Поэтому я просто не мог позволить себе отвлекаться на какие-то пейзажи.
Однако в такие дни, в такие моменты, когда бередящие душу воспоминания пробиваются в упорядоченную, расписанную по часам жизнь, в памяти первым всплывает именно это: тепло его ладони, шёпот ветра, горько-сладкий запах трав, линия холмов, одиноко стоящая гора. Оно вспоминается так отчетливо, что, кажется: протяни руку — и можешь дотронуться. Но в этот миг, когда ты поверил, когда отчаянно тянешься к теплу и свету, тогда и понимаешь, что кроме пейзажа в этом мире ничего нет. И никого нет: ни спутников, ни его, ни меня. Тогда, хватая рукой воздух, можно сколько угодно долго кричать "куда мы могли исчезнуть?", набирать полную грудь воздуха и снова кричать, но все без толку. Всё, что некогда казалось мне важным, мой мир, моё королевство — все куда-то делось. Да сейчас я не смогу даже и его лицо вспомнить. У меня остался лишь бездушный пейзаж.
Я не могу с уверенностью сказать, когда это началось. Но с тех пор, каждый раз, закрывая глаза и вслушиваясь в барабанный бой крови в висках, я вижу перед собой бесконечные поля, тёмный непроходимый лес и гору, одиноко стоящую на границе мира. Сердце щемит тоской каждый раз, стоит только вспомнить о ней.
Нас было тринадцать. Нет, был ещё один — взять его с собой было идей старого прохвоста в серой остроконечной шляпе. Ещё утром я помнил его имя, а теперь уже вряд ли смогу вспомнить не имя, а хотя бы первую букву. Этот парень... я знал, с ним не оберёшься проблем.
Я силюсь вспомнить его лицо, но оно ускользает от меня, словно верёвка из окровавленных пальцев. А когда-то я видел его каждую минуту и, конечно же, не ценил своё особенное богатство. В то время всё казалось другим.
Конечно, спустя некоторое время я припоминаю его черты. Маленькие тёплые ладошки, кудрявые волосы, становившиеся в блеске закатного солнца настоящим золотом, а под ними — чуть заострённые уши. Его шейный платок, который он перевязывал каждое утро, будто не в походе, не на холодной земле спал, а у себя дома, на мягкой перине. Его бордовый сюртук, поистаскавшийся за время путешествия, его смешные подтяжки. Его манера задавать вопросы, всматриваясь в моё лицо, его привычка смешно шевелить носом, его голос. Все эти детали копятся, наслаиваются друг на друга — и вот вдруг вспоминается его лицо. Вот он поворачивается ко мне и начинает говорить, сначала смотря куда-то в сторону, а потом только на меня, вглядываясь в мои глаза, будто ищет там что-то. Только что, я никак не пойму.
Для того чтобы вот так представить себе его лицо, чтобы вспомнить, каким он был, всегда требуется время. И чем дальше — тем больше. И это чёртова правда. Сначала, в молодости, мне хватало двадцати секунд, потом они превратились в тридцать, в сорок, в минуту... Время растягивалось и водило по кругу, как в знаке бесконечности — от поворота к повороту, без надежды увидеть конец пути. Скоро моя память предаст меня окончательно. Скоро всё окутает мрак.
Моя память необратимо отдаляется от места, где был он, где были мы. Так же, как и от места, где был я сам, где была Гора и потерянное королевство. И только этот пейзаж — каменная лестница в бездонное небо — всплывает в памяти. Эта безмятежная картинка манит и зовёт идти, искать, спрашивать, узнавать. Она повторяется снова и снова, и вот порой мне кажется, что это всё было на самом деле, что нет у меня никаких галлюцинаций и что док зря беспокоится о частых рецидивах. Этот пейзаж продолжает настойчиво звать меня. Он будто говорит: "Эй, приятель, я ещё здесь. Давай - давай, вставай и отправляйся меня искать. Ведь за столько лет ты не позабыл меня. Очнись же, наконец!" Но его крики я каждый раз заливаю алкоголем, и тогда постепенно, не сразу, нет, голос в моей голове стихает, и остается только гул разочарованного сердца, да шум неспящего города.
С годами и этот голос слабеет, и отмахиваться от него становится с каждым разом всё проще. Вот и сейчас: не прошло и получаса, а я уже полностью владею собой. Только руки продолжают предательски трястись — они ещё помнят прикосновение его тёплых пальцев.
Когда я называл его своим сокровищем, он улыбался и забавно щурил глаза. Я смотрел на него, но видел свой потерянный камень. Тогда я не понимал, а теперь знаю, о чём он говорил в тот вечер, крепко стиснув мою ладонь:
— Тебе нечего бояться.
Помню, как был удивлён его словами, как злился поначалу и не мог понять, откуда в столь крошечном создании столько мудрости, света и тепла.
— Откуда тебе знать?
— Знаю. Я просто знаю, — он крепко сжал мою ладонь и уставился на огонь. — Такие вещи мне хорошо понятны.
— Как у тебя всё просто. Может, пусть и дальше будет вот так?
Он внимательно вглядывался в мои глаза, искал дно там, где его не было, и тонул в бесконечных сомнениях.
— Ты серьёзно? Нет, не верю. Ты шутишь, издеваешься надо мной и моими чувствами.
— Нет… Я не шучу. Ты разве не замечал, что я не имею привычки шутить о чём-то важном?
Он недоверчиво уставился на меня своими большими, невозможными глазами. В глубине его зрачков плясали искорки пламени, и какое-то время заглядывали в меня. Когда смотришь в бездну, бездна смотрит в тебя, да?
Потом он набрал полную грудь воздуха, будто хотел что-то сказать, но вместо этого прижался ко мне, обнял так крепко, как только мог. Его рваное дыхание щекотало шею где-то возле ключиц, а тепло от объятий разливалось по телу. Я будто бы оттаивал от многолетнего сна, и чувство это было самым прекрасным, самым ярким за всю мою далеко не короткую жизнь.
— Спасибо, — сказал он тихо. — Спасибо тебе за всё.
Мы сидели так довольно долго. Ночь была тёплой и безветренной, да даже если бы шёл проливной дождь, я бы всё равно не выпустил его из объятий.
— Я рад, что ты сказал это, мой король. Однако, это невозможно.
— И почему же?
— Потому что нельзя, неправильно. Это так, так... — начал было он, но замолчал. Я знал, что мысли роятся в его голове, одна чернее другой. — Я буду с тобой рядом весь путь до Горы. И я никогда тебя не забуду. Но потом... — его голос предательски дрогнул, — ты не можешь вечно меня защищать, как и я не могу всегда находиться с тобой рядом, как бы я этого не хотел. Тебе нужно будет править и не будет времени о подобном думать, нужны будут наследники, чтобы продолжить род. А всего этого я тебе дать не в состоянии.
Он громко шмыгнул носом.
— Только вряд ли найдётся кто-то, способный полюбить тебя сильнее, чем я, мой король.
Теперь он смотрел на меня, решительный, сумасшедший полурослик, и в его глазах не было и намёка на слёзы.
— Когда наступит время, тогда и подумаем, как быть дальше. А пока... Возможно, ты спасешь меня снова?
Я видел отражение своей улыбки на его губах, и мне безумно захотелось коснуться их, почувствовать, каковы они на вкус. Так я и сделал. А потом ещё и ещё.
Уже потом, отдышавшись, он спросил:
— Не сочти за дерзость, мой король, — и, дождавшись от меня утвердительного кивка, продолжал, — но я бы хотел коё о чем тебя просить.
— Что угодно, для тебя — что угодно.
— Всего две просьбы, не так уж много.
Я приобнял его за плечи. Сам и не думал, но руки действовали интуитивно, не желали отпускать полурослика дальше, чем на метр, от себя.
— Первая. Я хочу, чтобы ты знал, как важен для меня, и не только ты один: ведь до встречи с тобой, со всеми вами, я был абсолютно один. И я рад, что встретил тебя.
Я рассмеялся, а он стукнул меня по плечу и шикнул сурово, мол, смех смехом, а остальных не разбуди.
— Хорошо, хорошо, — я и сам не заметил, как взял его руки в свои. Просто это было так правильно, так приятно, будто само собой разумеющееся действие. — А вторая?
— Вторая просьба и тяжелее, и проще: я хочу, чтобы ты помнил обо мне. Чтобы нося свою корону, чтобы заняв свой трон, ты помнил, что я жил и был рядом с тобой.
— Конечно, я буду помнить о тебе, наглый полурослик.
Теперь уже он рассмеялся, но в его голосе не слышалось тех заразных ноток настоящего веселья. Он подобрался ко мне под бок, устроился удобно и снова спросил, тихим - тихим голосом:
— Ты правда меня никогда не забудешь?
— Никогда, — ответил тогда я. — Зачем тебя забывать?
Когда-то мне казалось, что я вечно буду помнить те последние слова также точно, как помню узор капель, серебристыми бусинами рассыпанный по его телу, как помню его голос: его шёпот, его крики, его стоны. Но чем больше лет проходит, а здесь, в этом сумасшедшем мире, время идет куда как быстрее, тем меньше чётких картин встает перед внутренним взором.
Моя память неумолимо стирается. Я забыл уже очень многое, а многое так и не вспоминал. Сначала думал, что это просто красивые сны, отмахивался от них, а сейчас, когда жизнь давно перевалила за середину, понимаю, что это были не обычные воспоминания. Не нужно было с ними бороться, не нужно было гнать их и заливать спиртным, чтобы не слышать его голос, не слышать своё обещание, которое не сдержал.
В любом случае, эти крохи — всё, что у меня есть. Кроме посещений психиатра и счетов за лекарства. Храня в своём сердце эти несовершенные воспоминания, которые частично стёрлись, а некоторые пропали совсем, другие же продолжают улетучиваться с каждой минутой, я пытаюсь вспомнить хотя бы его имя. В молодости, когда воспоминания о нем были ещё свежи, я пробовал столько раз, что сбился со счета. Но знаю, что стоит мне услышать это имя ещё раз, то я тут же вспомню, всё-всё вспомню. И отправлюсь его искать.
И чем больше стирается память о том зелёном волшебном мире, тем больше и лучше я начинаю его понимать. Сейчас мне стало понятно, почему он просил не забывать его. Конечно, знал об этой причине и он сам. Знал, что память подведёт, знал, что меня занесёт в этот сумасшедший мир, знал, что нас снова разлучат — обстоятельства, время, боги. Поэтому у него ничего не оставалось, кроме как просить у меня: "Не забывай! Помни обо мне! Помни, что я был, помни, что мы были!"
Руки больше не дрожали. Я вытянул их вперед, удостоверяясь в том, что приступ прошел. Сердцебиение было в норме, дыхание тоже. Пора было возвращаться к жизни здесь-и-сейчас: к бесконечным делам в суде, к жене, уже бывшей, и малышу Уильяму, которого мне разрешено было видеть только раз в неделю. И смотря на своего ребёнка, сладко посапывающего в колыбельке, у меня каждый раз сердце сжимается от нежности и любви. Уильям, мой Уильям.
Немного не дойдя до ворот, я остановился. Голова вновь взорвалась болью и старыми пожелтевшими картинками. В такие моменты хорошо помогал двадцатипятилетний виски, но его под рукой не было, поэтому пришлось снова окунуться в эти бередящие душу воспоминания. Мои ли, чужие? Кто разберёт.
Даже спустя столько десятков лет, я могу до мельчайших подробностей вспомнить тот мир, то путешествие. Скалу, кривой потрескавшейся лестницей уходящую в небо, туманную горную гряду за спиной, а впереди, через поля и леса, через реки и озёра — гордо стоящую гору, одиноко высившуюся над прекрасным краем. Звери не селились поблизости, а птицы никогда не летали возле неё, и лишь облака нарушали одиночество горы. И небо, высокое небо. Настолько высокое, что глазам больно было смотреть на него. Чистый воздух пьянил не хуже его робких взглядов и счастливых улыбок. Ветер проносился над нами и, слегка ероша его кудрявые волосы, терялся в подлеске. Шелестели кроны деревьев, и перезвон осенних трав был слышен так же чётко, как биение сердца под рукой. Но больше — ни звука.
Мимо пронёсся парень с толстой, потрёпанной книгой в одной руке и ноутбуком в другой. Он шёл быстрым, неровным шагом, по всей видимости, спешил, а потому слегка задел меня локтём и прежде, чем я успел выразить своё недовольство, убежал. Мне только и оставалось, что смотреть ему вслед. Парень был невысок, его рыжие волосы свободно спадали на плечи, несколько косичек колыхались у ушей и, ударяясь о пирсинг, тихо позвякивали. Он не носил пальто, а лишь огромный, линялый рыже-коричневый свитер. Его растянутые рукава сползали на испачканные чернилами пальцы, а ладони прятались в вязаных перчатках с обрезанными пальцами. На матовой крышке ноутбука, который он стискивал правой рукой, поблескивала эмблема надкусанного яблока, и мне в который раз стало не по себе — я в который раз совершенно не понимал, куда движется этот мир, уже давно ставший удавкой.
Странная штука — наша память. Пока я был в том мире, почти не обращал внимания на пейзажи вокруг. Я даже представить себе не мог, что спустя столько лет буду помнить их так отчетливо. Тогда у меня была цель, и некогда было отвлекаться на пейзажи, на спутников, на одного полурослика, смотрящего с такой тоской в глазах. Я должен был дойти до Горы. Я должен был стать Королем Горы.
Поэтому я просто не мог позволить себе отвлекаться на какие-то пейзажи.
Однако в такие дни, в такие моменты, когда бередящие душу воспоминания пробиваются в упорядоченную, расписанную по часам жизнь, в памяти первым всплывает именно это: тепло его ладони, шёпот ветра, горько-сладкий запах трав, линия холмов, одиноко стоящая гора. Оно вспоминается так отчетливо, что, кажется: протяни руку — и можешь дотронуться. Но в этот миг, когда ты поверил, когда отчаянно тянешься к теплу и свету, тогда и понимаешь, что кроме пейзажа в этом мире ничего нет. И никого нет: ни спутников, ни его, ни меня. Тогда, хватая рукой воздух, можно сколько угодно долго кричать "куда мы могли исчезнуть?", набирать полную грудь воздуха и снова кричать, но все без толку. Всё, что некогда казалось мне важным, мой мир, моё королевство — все куда-то делось. Да сейчас я не смогу даже и его лицо вспомнить. У меня остался лишь бездушный пейзаж.
Я не могу с уверенностью сказать, когда это началось. Но с тех пор, каждый раз, закрывая глаза и вслушиваясь в барабанный бой крови в висках, я вижу перед собой бесконечные поля, тёмный непроходимый лес и гору, одиноко стоящую на границе мира. Сердце щемит тоской каждый раз, стоит только вспомнить о ней.
Нас было тринадцать. Нет, был ещё один — взять его с собой было идей старого прохвоста в серой остроконечной шляпе. Ещё утром я помнил его имя, а теперь уже вряд ли смогу вспомнить не имя, а хотя бы первую букву. Этот парень... я знал, с ним не оберёшься проблем.
Я силюсь вспомнить его лицо, но оно ускользает от меня, словно верёвка из окровавленных пальцев. А когда-то я видел его каждую минуту и, конечно же, не ценил своё особенное богатство. В то время всё казалось другим.
Конечно, спустя некоторое время я припоминаю его черты. Маленькие тёплые ладошки, кудрявые волосы, становившиеся в блеске закатного солнца настоящим золотом, а под ними — чуть заострённые уши. Его шейный платок, который он перевязывал каждое утро, будто не в походе, не на холодной земле спал, а у себя дома, на мягкой перине. Его бордовый сюртук, поистаскавшийся за время путешествия, его смешные подтяжки. Его манера задавать вопросы, всматриваясь в моё лицо, его привычка смешно шевелить носом, его голос. Все эти детали копятся, наслаиваются друг на друга — и вот вдруг вспоминается его лицо. Вот он поворачивается ко мне и начинает говорить, сначала смотря куда-то в сторону, а потом только на меня, вглядываясь в мои глаза, будто ищет там что-то. Только что, я никак не пойму.
Для того чтобы вот так представить себе его лицо, чтобы вспомнить, каким он был, всегда требуется время. И чем дальше — тем больше. И это чёртова правда. Сначала, в молодости, мне хватало двадцати секунд, потом они превратились в тридцать, в сорок, в минуту... Время растягивалось и водило по кругу, как в знаке бесконечности — от поворота к повороту, без надежды увидеть конец пути. Скоро моя память предаст меня окончательно. Скоро всё окутает мрак.
Моя память необратимо отдаляется от места, где был он, где были мы. Так же, как и от места, где был я сам, где была Гора и потерянное королевство. И только этот пейзаж — каменная лестница в бездонное небо — всплывает в памяти. Эта безмятежная картинка манит и зовёт идти, искать, спрашивать, узнавать. Она повторяется снова и снова, и вот порой мне кажется, что это всё было на самом деле, что нет у меня никаких галлюцинаций и что док зря беспокоится о частых рецидивах. Этот пейзаж продолжает настойчиво звать меня. Он будто говорит: "Эй, приятель, я ещё здесь. Давай - давай, вставай и отправляйся меня искать. Ведь за столько лет ты не позабыл меня. Очнись же, наконец!" Но его крики я каждый раз заливаю алкоголем, и тогда постепенно, не сразу, нет, голос в моей голове стихает, и остается только гул разочарованного сердца, да шум неспящего города.
С годами и этот голос слабеет, и отмахиваться от него становится с каждым разом всё проще. Вот и сейчас: не прошло и получаса, а я уже полностью владею собой. Только руки продолжают предательски трястись — они ещё помнят прикосновение его тёплых пальцев.
Когда я называл его своим сокровищем, он улыбался и забавно щурил глаза. Я смотрел на него, но видел свой потерянный камень. Тогда я не понимал, а теперь знаю, о чём он говорил в тот вечер, крепко стиснув мою ладонь:
— Тебе нечего бояться.
Помню, как был удивлён его словами, как злился поначалу и не мог понять, откуда в столь крошечном создании столько мудрости, света и тепла.
— Откуда тебе знать?
— Знаю. Я просто знаю, — он крепко сжал мою ладонь и уставился на огонь. — Такие вещи мне хорошо понятны.
— Как у тебя всё просто. Может, пусть и дальше будет вот так?
Он внимательно вглядывался в мои глаза, искал дно там, где его не было, и тонул в бесконечных сомнениях.
— Ты серьёзно? Нет, не верю. Ты шутишь, издеваешься надо мной и моими чувствами.
— Нет… Я не шучу. Ты разве не замечал, что я не имею привычки шутить о чём-то важном?
Он недоверчиво уставился на меня своими большими, невозможными глазами. В глубине его зрачков плясали искорки пламени, и какое-то время заглядывали в меня. Когда смотришь в бездну, бездна смотрит в тебя, да?
Потом он набрал полную грудь воздуха, будто хотел что-то сказать, но вместо этого прижался ко мне, обнял так крепко, как только мог. Его рваное дыхание щекотало шею где-то возле ключиц, а тепло от объятий разливалось по телу. Я будто бы оттаивал от многолетнего сна, и чувство это было самым прекрасным, самым ярким за всю мою далеко не короткую жизнь.
— Спасибо, — сказал он тихо. — Спасибо тебе за всё.
Мы сидели так довольно долго. Ночь была тёплой и безветренной, да даже если бы шёл проливной дождь, я бы всё равно не выпустил его из объятий.
— Я рад, что ты сказал это, мой король. Однако, это невозможно.
— И почему же?
— Потому что нельзя, неправильно. Это так, так... — начал было он, но замолчал. Я знал, что мысли роятся в его голове, одна чернее другой. — Я буду с тобой рядом весь путь до Горы. И я никогда тебя не забуду. Но потом... — его голос предательски дрогнул, — ты не можешь вечно меня защищать, как и я не могу всегда находиться с тобой рядом, как бы я этого не хотел. Тебе нужно будет править и не будет времени о подобном думать, нужны будут наследники, чтобы продолжить род. А всего этого я тебе дать не в состоянии.
Он громко шмыгнул носом.
— Только вряд ли найдётся кто-то, способный полюбить тебя сильнее, чем я, мой король.
Теперь он смотрел на меня, решительный, сумасшедший полурослик, и в его глазах не было и намёка на слёзы.
— Когда наступит время, тогда и подумаем, как быть дальше. А пока... Возможно, ты спасешь меня снова?
Я видел отражение своей улыбки на его губах, и мне безумно захотелось коснуться их, почувствовать, каковы они на вкус. Так я и сделал. А потом ещё и ещё.
Уже потом, отдышавшись, он спросил:
— Не сочти за дерзость, мой король, — и, дождавшись от меня утвердительного кивка, продолжал, — но я бы хотел коё о чем тебя просить.
— Что угодно, для тебя — что угодно.
— Всего две просьбы, не так уж много.
Я приобнял его за плечи. Сам и не думал, но руки действовали интуитивно, не желали отпускать полурослика дальше, чем на метр, от себя.
— Первая. Я хочу, чтобы ты знал, как важен для меня, и не только ты один: ведь до встречи с тобой, со всеми вами, я был абсолютно один. И я рад, что встретил тебя.
Я рассмеялся, а он стукнул меня по плечу и шикнул сурово, мол, смех смехом, а остальных не разбуди.
— Хорошо, хорошо, — я и сам не заметил, как взял его руки в свои. Просто это было так правильно, так приятно, будто само собой разумеющееся действие. — А вторая?
— Вторая просьба и тяжелее, и проще: я хочу, чтобы ты помнил обо мне. Чтобы нося свою корону, чтобы заняв свой трон, ты помнил, что я жил и был рядом с тобой.
— Конечно, я буду помнить о тебе, наглый полурослик.
Теперь уже он рассмеялся, но в его голосе не слышалось тех заразных ноток настоящего веселья. Он подобрался ко мне под бок, устроился удобно и снова спросил, тихим - тихим голосом:
— Ты правда меня никогда не забудешь?
— Никогда, — ответил тогда я. — Зачем тебя забывать?
Когда-то мне казалось, что я вечно буду помнить те последние слова также точно, как помню узор капель, серебристыми бусинами рассыпанный по его телу, как помню его голос: его шёпот, его крики, его стоны. Но чем больше лет проходит, а здесь, в этом сумасшедшем мире, время идет куда как быстрее, тем меньше чётких картин встает перед внутренним взором.
Моя память неумолимо стирается. Я забыл уже очень многое, а многое так и не вспоминал. Сначала думал, что это просто красивые сны, отмахивался от них, а сейчас, когда жизнь давно перевалила за середину, понимаю, что это были не обычные воспоминания. Не нужно было с ними бороться, не нужно было гнать их и заливать спиртным, чтобы не слышать его голос, не слышать своё обещание, которое не сдержал.
В любом случае, эти крохи — всё, что у меня есть. Кроме посещений психиатра и счетов за лекарства. Храня в своём сердце эти несовершенные воспоминания, которые частично стёрлись, а некоторые пропали совсем, другие же продолжают улетучиваться с каждой минутой, я пытаюсь вспомнить хотя бы его имя. В молодости, когда воспоминания о нем были ещё свежи, я пробовал столько раз, что сбился со счета. Но знаю, что стоит мне услышать это имя ещё раз, то я тут же вспомню, всё-всё вспомню. И отправлюсь его искать.
И чем больше стирается память о том зелёном волшебном мире, тем больше и лучше я начинаю его понимать. Сейчас мне стало понятно, почему он просил не забывать его. Конечно, знал об этой причине и он сам. Знал, что память подведёт, знал, что меня занесёт в этот сумасшедший мир, знал, что нас снова разлучат — обстоятельства, время, боги. Поэтому у него ничего не оставалось, кроме как просить у меня: "Не забывай! Помни обо мне! Помни, что я был, помни, что мы были!"
Руки больше не дрожали. Я вытянул их вперед, удостоверяясь в том, что приступ прошел. Сердцебиение было в норме, дыхание тоже. Пора было возвращаться к жизни здесь-и-сейчас: к бесконечным делам в суде, к жене, уже бывшей, и малышу Уильяму, которого мне разрешено было видеть только раз в неделю. И смотря на своего ребёнка, сладко посапывающего в колыбельке, у меня каждый раз сердце сжимается от нежности и любви. Уильям, мой Уильям.
ОБЗОРАМ